Если вдруг кто-то не знает, автор цитаты в начале текста – девочка с аутизмом, которая совсем не разговаривает, никак не реагирует на окружающих, может часами монотонно ходить по кругу, не способна полить цветок из лейки. Она сама научилась писать и читать. Причем читает она, мгновенно сканируя текст. А пишет после легкого маминого прикосновения к ладошке. Именно письменно она и общается с внешним миром, открывая ему непостижимую глубину и мудрость. Определение слова «импровизация» Соня Шаталова дала в 8 лет.
Жизнь героини этого рассказа, на первый взгляд, сплошная импровизация, в которой легко и гармонично смешиваются слова, звуки, краски. И неизменно получается что-то новое. Правда, не всегда так быстро, как хотелось бы. Но она умеет ждать. Потому что уверена, что если чему-либо суждено сбыться, то нужно просто запастись терпением, верой и упорством. А любое событие стоит принимать спокойно, как данность, и продолжать идти вперед.
Итак, знакомьтесь – Елена Кушнирская, руководитель центра «Томатис-Украина».
Монолог первый. Поиск пути
Моя бабушка была детским психиатром. Я была единственной любимой внучкой, и с раннего детства она брала меня с собой на прием. К ее сожалению, мой папа не захотел стать врачом, и бабушка свои надежды возложила на меня. Кстати, мой сын тоже не пошел в медицину, хотя и помогает во всем, разбирается в технике, отлично ладит с детьми.
И вот бабушка вела прием, выписывала рецепты, а я, повторяя за ней, тоже писала какие-то каракули. И в шесть-семь лет уже твердо знала, что буду врачом. Окончила курсы сестринского дела и в том же психодиспансере делала свои первые инъекции. Но когда я повзрослела, то решила, что в психиатрию не пойду. На тот момент для этой категории больных детей не было ничего другого, кроме медикаментозного лечения. Даже не лечения, а поддержания в относительно стабильном состоянии без перспектив какого-либо улучшения. Это сейчас появилось множество методик, развивающих интеллект. А тогда даже психолога в диспансере не было. Были только логопед и психиатр.
С моим будущим мужем мы учились в одном классе, а потом вместе поступили в мединститут и снова сидели за одной партой. Муж пошел по стопам своего отца – известного в городе гинеколога. Даже защитил диссертацию. Но через десять лет врачебной практики ушел в бизнес и стал успешным ресторатором. Оказавшись в семье гинекологов, я решила стать неонатологом, считая, что мы сможем работать в паре: муж принимает роды, а я наблюдаю новорожденного.
Но после двух недель интернатуры я поняла, что в этом аду я работать не смогу. Дело в том, что практика проходила не в роддоме, где на десять новорожденных один с какими-либо проблемами, а в детском отделении, где проблемные все. Представьте нескончаемый детский крик, отчаяние родителей, нехватку медикаментов, бессилие и смерть. И я написала заявление на перевод во взрослую психиатрию. Детскую я все еще категорически отметала. Мне повезло, в Киеве пошли навстречу, и через месяц я встала на путь своей бабушки.
После интернатуры я еще полгода работала в психиатрической больнице, пока муж однажды не сказал: «Лена, иди в психотерапию. За этим будущее». Хотя двадцать лет назад это была такая экзотика, что пришлось ехать учиться в Америку. Но мне снова повезло. Обучение было бесплатным в рамках специальной программы. Через два года я вернулась с багажом новых знаний, окончила дополнительные курсы в Харькове и начала трудиться в студенческой поликлинике психотерапевтом и сексопатологом.
На самом деле, психотерапия эмоционально очень тяжела. К тебе приходят здоровые люди (больных сразу отсекаешь и отправляешь к психиатру), кто-то с чепухой типа «парень разлюбил» или «муж ушел к другой». А кто-то потерял ребенка или близких людей, и ты хочешь помочь, но понимаешь, что человек потерял самое дорогое. Как и чем можно заполнить эту зияющую пустоту? И ты, стараясь облегчить страдания человека, невольно пропускаешь чужую боль через себя. Через пять лет я остро ощутила, что выгорела.
Видимо, ощутила это не я одна, и в моей жизни случается развод. И тогда я понимаю, что надо что-то менять. В руки попадается какой-то глянцевый журнал со статьей об анималотерапии. И я подумала: «Как было бы здорово заниматься дельфинотерапией. Но как и где? Я же не в морском городе живу». Но картинка нарисовалась настолько яркая, что вскоре ей суждено было материализоваться.
Монолог второй. Сила притяжения
Однажды звонит мне мой бывший муж и говорит, что в Харькове планируют открыть дельфинарий. Дает контакты, и я еду в Одессу. Меня тут же берут, и я начинаю заниматься дельфинотерапией. Но для начала нужно было набрать команду. Я даю объявление «требуются психологи», но вскоре понимаю, что эти тщедушные мальчики и девочки должны будут находиться в воде с детьми, многие из которых не умеют ходить, говорить, плавать. И в первую очередь, эти люди должны чувствовать себя в воде, как на суше. Тогда я решаю поискать нужных людей среди спортсменов, а затем их всему научить. Я убеждена, что если у человека есть призвание к чему-то, то все у него получится. Если же призвания нет, то будь у него хоть сто дипломов, толку не будет.
Я звоню знакомому тренеру по водному поло и предлагаю идти ко мне работать. В ответ он посылает ко мне синхронницу Аню, которая и сейчас уже в качестве управляющей центра с неизменной теплой улыбкой встречает гостей. А тогда, девять лет назад, приходит хрупкая девушка с огромным желанием и твердой уверенностью, что все получится. Я ей начинаю объяснять буквально на пальцах, рассказывать о детях-аутистах, о ДЦП, о синдроме Дауна. Аня внимательно слушает, кивает и говорит, будто ставит точку: «Я справлюсь!»
А потом пришли ребята, которые сегодня составляют костяк нашей команды. За эти девять лет мы стали одной семьей. Мы договорились еще на берегу, что какие бы проблемы их не волновали, все нужно решить до встречи с ребенком. И всегда все вопросы мы решаем вместе. А еще именно работа с нашими особенными детьми раскрыла в них истинное призвание. Каждый за эти годы выучился на психолога и реабилитолога. Я настаивала, чтобы они росли как специалисты, расширяли область знаний. Знания ведь за плечами не носить, а чувство уверенности возрастает в разы с каждой новой специальностью и с каждой новой победой наших юных пациентов.
Дельфинотерапия – это, конечно, классная вещь, но без комплексного подхода, как и любая другая терапия, не дает желаемых результатов. Для успешного развития и реабилитации больных детей нужен психолог, который определит уровень развития ребенка и создаст индивидуальную программу занятий. Нужен логопед, чтобы закреплять успех других занятий развитием речи. Нужен массаж, чтобы улучшить кровообращение и питание мозга, а также чтобы ребенок лучше ощущал свое тело. И мы открываем свой первый небольшой центр с сенсорной комнатой, арт- и дельфинотерапией.
Однажды я заметила, что у москвичей (а тогда процентов 70-75 наших пациентов были из России, Сербии, Польши) прогресс более впечатляющий, чем у других. А если учесть, что курс дельфинотерапии нужно проходить каждые три месяца (система, как и во всем, очень важна), и потому всех детей я вижу регулярно, то начинаю думать, что московским детям дают какие-то специальные препараты. Чтобы выяснить, что они делают в интервалах между нашими занятиями, мы сделали опросники для родителей. И тогда я впервые увидела название методики – Tomatis.
Монолог третий. На пороге открытий
Первым делом я прочла все, что нашла по теме. Методику разработал в середине прошлого века французский врач-фониатр и отоларинголог Альфред Томатис. Детство, проведенное за кулисами оперного театра, где пел его отец, предопределило его путь. Методика основана на сенсорно-звуковой стимуляции мозга. По мнению Томатиса, человеческое ухо – это генератор, который передает энергию мозгу, а через него и всему организму. И если человек не слышит звуки высокой частоты, он по-другому воспринимает действительность.
Оказалось, что в мире по этой методике успешно работают сотни центров. Томатис-терапия помогает детям с аутизмом, синдромом Дауна, гиперактивностью, задержкой речевого и моторного развития, с нервными тиками. Кроме того, более чем за полвека методика помогла известным музыкантам, актерам, политикам, бизнесменам избавиться от хронической усталости, депрессии, неврозов и повысить свой творческий потенциал. Например, Жерар Депардье забыл о заикании.
Недолго думая, я написала во Францию и вскоре проходила там обучение в центре «Tomatis». За несколько лет я прошла все четыре уровня и посетила две конференции, где специалисты со всего мира обмениваются опытом. В 2013 году мы стали первым украинским центром Томатис, а я – официальным консультантом по данной методике.
С 2014 года в силу известных политических катаклизмов иссяк поток пациентов из России. В дельфинарий вместо тридцати детей в день приходило трое. В конце концов, мы всей командой не без сожаления расстались с любимыми дельфинами. Решили, что нужно развиваться, расти и идти вперед. На тот момент центр уже работал, мы успешно сотрудничали с городской администрацией в рамках инклюзивного образования детей с различными ментальными нарушениями. Сейчас около ста детей в год проходят через наш центр в рамках этой программы.
Признаюсь, что без поддержки моего бывшего мужа было бы сложно. Он мой основной инвестор. Только обучение во Франции вместе с закупкой оборудования обошлось в десятки тысяч евро. А потом нам предложили арендовать этот особняк, о котором я давно мечтала. Мы только переехали в другое помещение, сделали там дорогой ремонт. А тут пришлось все переиграть. И в этом я тоже нашла поддержку. И все эти годы рядом всегда была моя семья и, конечно же, сотрудники, которые тоже стали частью семьи да и меня самой. Без них я бы не состоялась. Очень важно, когда в жизни есть люди, на которых можно всегда опереться.
Сразу скажу, что занятия в центре не дешевые. Например, две недели интенсивных занятий с использованием максимума наших возможностей обойдутся в 770 долларов. Но мы никогда не навязываем услуги, понимая, что у родителей разные возможности. Наша задача проявить индивидуальный подход к каждому ребенку и постараться помочь ему найти дорогу к свету.
Вместо послесловия. Три кита
Будучи требовательной к самой себе, Елена Кушнирская требует того же и от своей команды. Люди идут не столько на методики, сколько к конкретному человеку. Важно, чтобы и детям, и родителям было комфортно. Есть три незыблемых принципа, за соблюдением которых она тщательно следит. Из любой точки мира.
Первый – это вовлеченность. Сотрудники должны любить свою работу, относиться к ней творчески, не смотреть на свой труд лишь как на источник заработка. И помнить, что это их сознательный выбор. Как бы ни было порой трудно, необходимо понимать, что родителям особенных детей в тысячу раз труднее.
Второй – никакой жестокости по отношению к детям. Даже если существуют методики насильного кормления, лучше от них отказаться. Максимум, что допускается, это при необходимости крепко обнять ребенка и удержать.
Третий – честность и порядочность. Доверие – это то, с чего начинается и на чем держится всё в этом неустойчивом мире.
Так много еще хочется рассказать, столько осталось за кадром! Например, что аутизм еще лет двадцать назад не диагностировали вовсе. И, по мнению Елены, это заболевание появилось вместе с развитием технологий. Иначе как объяснить тот феномен, что ребенок, не владеющий речью и элементарными навыками самообслуживания, взяв в руки смартфон, мгновенно соображает, как им пользоваться. Думаю, нам еще предстоит понять этих «людей в себе». Как поняла восьмилетняя Соня Шаталова что-то важное о нас, не таких, как она, написав после легкого маминого прикосновения к ее ладошке: «Человек – такое живое существо, у которого есть разум, речь, умелые руки и способность решать, как всё это использовать».
для комментариев используется HyperComments