На нехрупких плечах

Как хочется верить, что настанет день, когда человечество достигнет такого уровня развития, при котором война станет невозможной. Сколько еще нужно пролитой крови, невосполнимых потерь, искореженных человеческих судеб, осиротевших детей, чтобы люди, наконец, поняли, что нет ничего более античеловечного, чем война? Мы каждый год празднуем Великую победу. Для нашей страны эта победа великая, прежде всего, потому, что завоевана ценой десятков миллионов жизней.

Война. Какие чувства испытывали юноши и девушки в далеком 1941 году? Что заставляло их не задумываясь идти на фронт добровольцами? Откуда они черпали силы, отвагу, бесстрашие? И если мужчина – воин по определению, то призвание женщины – дарить, а не отнимать жизнь. Но война и здесь поставила знак равенства, заставив на годы забыть саму женскую суть, навсегда оставив глубокие зарубки в нежных женских сердцах.

Ветеранов Великой Отечественной Войны с каждым годом становится меньше. Они уходят и забирают с собой воспоминания. А нам необходимо помнить, чтобы больше никогда не повторилась та чудовищная война. Мы решили рассказать истории трех женщин – трех Великих женщин, принесших нам с вами на своих нехрупких плечах Великую победу. Все они дошли до Берлина, и все трое оказались в Чехословакии, чтобы освободить столицу от засевших там фашистов. А сегодня они мечтают в годовщину 70-летия Победы вновь оказаться у стен Рейхстага и пройтись по мирным улочкам когда-то освобожденной ими Праги.

Хороших людей больше
Нагаева Екатерина Петровна
Когда началась война, мне был 21 год. Муж ушел на фронт. После окончания техникума я работала зубным врачом на железной дороге в Кирове. У меня была бронь. Я мечтала поступить в стоматологический институт и в 1943 году отправилась в Пермь. Пришла к ректору и сказала: «Я военнообязанная». Он говорит: «Подождите. Не вставайте пока на учет. Что-нибудь придумаем». Через полтора месяца я подумала: «В Кирове я с учета снялась, а здесь не встала. И теперь меня будут разыскивать, отправят в штрафбат рядовой». И я встала на учет, а через неделю пришла повестка. В военкомате мне сказали: «Учиться будете после войны, а сейчас надо Родину защищать». Так я попала в Уральский танковый добровольческий корпус.

Отправили в Москву – в резерв. В Уфе сижу и плачу. Подсели молодые офицеры, спрашивают, что случилось. А я сквозь слезы отвечаю: «В армии, говорят, все женщины пьют и курят». Они засмеялись: «Да кто же вас заставит?» И я успокоилась. Прибыли в Москву. Каждый день построение, перекличка. Однажды вызвали и говорят: «Поедете к землякам в Карачев». Приехала. Весь город разбит, куда идти – непонятно. Разыскала военкомат, попросилась на ночлег. Мне говорят, что здесь нельзя ночевать. Тогда один офицер привел к своей хозяйке, а сам ушел на дежурство.

Утром снова отправилась искать свой корпус. Мне говорят: «На окраине есть госпиталь. Идите туда и ищите машину Ж-2». И вдруг я вижу машину Ж-1, думаю – что-то близкое. Там сидит пузатенький майор, я к нему – возьмите меня с собой. Мне нужна 4-я армия, 10-й корпус. Поехала с ним на вещевой склад. Он долго загружался, что-то решал. Выехали только в 10 вечера. Приехали к его части почти в полночь. Вокруг брянский лес. «Переночуете у меня, – говорит майор, – а завтра утром я вас довезу». «А вы с кем живете? – Один. – Не поеду я к вам. А с солдатами в землянке можно переночевать? – Нельзя».

Высадил он меня в лесу у дорожки, и я пошла. Слышу, кто-то идет. Спряталась под елочку со своим чемоданчиком. Прошли мимо. Тут догоняет меня солдат, который возвращался из госпиталя – пошли вместе. Уже веселей. Кругом землянки, из них пробивается свет. Зашли мы в одну землянку – оказалась почта. Там нам рассказали, куда идти. Снова шли-шли, зашли в другую землянку – комендатура. Комендант позвонил в медсанбат: «К вам едет врач. Присылайте машину». Пришел за мной санитар. Встретил меня капитан Воронцов – командир медицинской роты – и устроил ночевать в палатку со словами: «Завтра придут саперы и выроют землянку». Только села, вызывают к раненому. Он подорвался на мине – снесло весь подбородок. Так я и встретилась с настоящей войной. Остановили мы кровотечение, лигатуру наложили и привязали к пуговице гимнастерки, чтобы язык не западал, положили на живот и отправили в госпиталь на носилках.

В нашем медсанбате было две операционных – для легкораненых с потерей конечностей и для тяжелых – с проникающими ранениями. Я работала во второй. Во время переформирования работала по специальности, а во время боевых операций – с тяжелоранеными. Когда проникающее ранение в живот – боец под наркозом, а когда в грудную клетку – под местной анестезией, ему тяжело дышать, больно. А бывало и так: грудная клетка открыта, мы там копаемся, а он нас ругает, на чем свет стоит. А мы ему: «Миленький, ну потерпи еще немножко!»

Однажды встретились с немцами лоб в лоб. Это было в Львовскую операцию. Танковая же армия – мобильная, она пробила вражескую оборону и пошла дальше, а коридор сузился, простреливается. Мы взяли у местных жителей лошадей и погрузили одну операционную на повозки. А сами идем пешком. Я ношу 35 размер обуви, а у меня кирзовые сапоги 38 размера. Когда подходили к Золочеву, попали под бомбежку. Все разбежались врассыпную. А когда поднялись, то из 30 человек остались только я, хирург Вербицкая и два санитара.

Вышли мы на дорогу, стоит крытая брезентом машина – минируют дорогу. «Возьмите нас. – Можем взять только женщин. – Ну, погибать, так вместе», – решили мы. Минеры уехали, а мы пошли дальше. И вдруг идет нам навстречу майор Семиколенных. Дальше пошли вместе. Тут Сима-хирург села и говорит – я больше не могу. А майор вытащил пистолет да как закричит: «Ты что к немцам в плен захотела? А ну встать!» Вышли за город. Видим, немцы идут во весь рост. Мы смотрим на них, они на нас. Стрелять не стали – поняли, что автоматная очередь не достанет. А я ноги в кровь растерла. «Всё, не могу, снимаю сапоги!» – говорю. «Я тебе сниму, – кричит майор. – Ты же ногами потом не встанешь». А дальше матом – тут уж было не до этикета. Мы пошли по шоссе вперед, а немцы в город. А потом был Ольшанец. Раненых было столько! И под деревьями, и в сараях – повсюду. Мы брали только тех, у кого кровотечение, и грузили в порожняк, отправляли в госпиталь. За Львовскую операцию я получила орден ВОВ второй степени.

С этим корпусом я дошагала до Берлина. Мы вошли в Берлин 2 мая, а потом наша 23 Челябинская танковая бригада пошла в Чехословакию, и первой в три часа ночи вошла в Прагу. О победе я услышала в рудных горах. А потом, когда закончилась война, нашу армию отправили в Венгрию. Ехали мы через Вену, видела я Дунай. Почему говорят «голубой Дунай»? Он далеко не голубой, очень был грязный. В Венгрии стояли в Шопроне. Однажды вызвал меня генерал и попросил найти протезиста. Я нашла венгерского врача. Поставили генералу зубы, а венгр говорит, мол, не надо никакой платы, пусть генерал распишется в журнале. «Нет, он слишком много хочет, – заявил генерал. – Я заплачу любую сумму, но подписывать не буду ничего».

У меня после ранения все время отекала нога. Я попросила отпуск. Меня направляли в Москву, но мой муж был в Баку в Каспийской флотилии. Я приехала туда и там комиссовалась. И только после войны моя мечта сбылась – я закончила институт. Муж был против. Сначала я поступила в институт в Москве, а потом, по семейным обстоятельствам приехав в Белгород, перевелась в Харьков. Вставала без десяти четыре каждый день. И муж молча шел провожать меня на электричку.

Что придавало нам силы? Мы любили свою страну такой, какая она была. Ведь много было и хорошего. Сейчас люди любят деньги, а тогда у нас денег не было, и мы о них не думали. Это был патриотизм. Я проехала всю страну – в Белгород приехала с Сахалина, видела разных людей. И должна вам сказать – хороших людей больше.

Страх мы оставили в тылу
Мишнева Анна Михайловна
Когда началась война, мне было 14 лет. О войне узнали из газеты «Победа социализма» – радио в селе не было. Началась мобилизация. Отец уже был старый, 1888 года рождения, его не взяли, а брата забрали в 42-ом. Я ушла добровольцем в 1943 году после Курской битвы. Мне было 16 лет, пришлось прибавить себе год. У меня почти никого не осталось: мама умерла рано, отца расстреляли при оккупации, сестра с двумя детьми погибла при эвакуации, лишь одному мальчику удалось спастись.

Я была расквартирована в роте автоматчиков, которая охраняла штаб полка. Белгород освободили и подходили к Харьковскому тракторному заводу. Из девчонок в роте я была одна. Надо же где-то сходить в туалет, чтобы не видно было, и я решила выкопать яму. Копать с начала войны мне пришлось много, так что копать я умела. И тут меня увидел командир полка: «А что это тут за детский сад? Немедленно отправить обратно в штаб полка». И меня определили на кухню с Милой из Харькова. Мы на паре лошадей поздно вечером и рано утром возили кухню на передовую кормить разведчиков, минеров. До самого Краснограда возили кухню. А потом меня перевели в роту связи. Нас там собралось восемь девушек, мы полностью отвечали за связь.

Стояли мы в Днепропетровской области. Наш начальник штаба заметил, что мы на линию связи ходим без оружия. Винтовки Мосина – они же здоровые! Оденешь ее, а она по ногам болтается, торчит выше головы. К тому же часто приходилось передвигаться ползком. Как-то раз сослуживцы решили над нами подшутить. Недалеко был разворошенный скирд и там лежал мертвый немец. Они этого немца пристроили на линии связи, будто он перерезает линию, и отправили нас с заданием устранить порыв. Мы взяли провод и пошли. Вдруг видим диверсанта и падаем. Я говорю, давай потянем провод. Не тянется. Лежим. Подползаем поближе. Видим, немец тоже не шевелится. Опять потянули провод – немец упал. Даша говорит: «Так это ж немец, что был около скирды». И поползла проверить догадку. Вернулись обратно в полк. Звоню: «Линия исправна. Все в порядке». А командир спрашивает: «А в штанах в порядке? Возвращайтесь!» И мы всю ночь драили свои винтовки. Они же были не чищенные черт знает сколько! А потом нам выдали карабины. А после и автоматы с дисками. Ох, и тяжелые они, но все ж таки легче, чем с винтовкой. Мне часто приходилось стрелять. Я же тогда в стрелковом батальоне была, а это передовая.

Был у нас в одной роте Гриша – он все время спал. Видим, Гриша в строю высоко ноги переставляет, будто переступает через преграды, значит, уснул. И спички в глаза подставлял – не помогало. Дежурим с ним на линии. Я проверяю порывы, звоню ему, а он молчит. Бегу – от одной роты до другой метров сто. А он бинтом телефон к уху примотал и спит. Я ему говорю: «Ты не обижайся, но я тебя пристрелю, если будешь спать!» А он знал, что у меня был пистолет – разведчики подарили. А потом Гришу перевели в другой полк, и я не знаю, что с ним стало.

Пришли в Германию. Дело было на Шпрее. Был приказ Конева взять город Шперенберг, чтобы немцы не зашли в тыл Второй армии. Немцы в лесу засели. К нам как раз пришел новый командир дивизии Трофимов, преподавал в военной академии тактику. И он придумал, как их выкурить. С одной стороны леса выставили все орудия на прямую наводку, с другой – собрали всю дивизию и выстроили в цепь, чтобы касались локтями друг друга. С нами «сорокопятки», бесполезные против танков, но шумные пушки, и 76-миллиметровые противотанковые орудия. И вот пушки стреляют, ракеты пускают, а мы идем с криками «ура». Позади у немцев река, и они побежали прямо на орудия. Ох, и наклали их там много! По уставу было не положено так поступать, но потом за эту операцию Трофимова наградили орденом Суворова. Даже страшно почти не было – мы же все вместе! Как говорится, на миру и смерть не страшна. Страх мы оставили в тылу.

А потом была встреча с американцами на Эльбе. Такие статные, веселые ребята. Мы им все звездочки отдали с пилоток. Победу я встретила по дороге из Дрездена в Прагу. 8 мая мы освободили Дрезден, и нас повернули на Прагу. В три часа ночи мы узнали, что Германия капитулировала, а утром 9 мая уже были в Праге. Встречали нас чехи радостно. Полностью тихо стало только 13 мая. В Праге оставалась миллионная армия Шёрнера, которая прорывалась к американцам – не хотели сдаваться русским.

«Влюблялись на фронте?» – Всякое бывало, но у меня перед глазами был пример сестры, которая до свадьбы забеременела. Тогда это было большим позором. Они потом, конечно, поженились, родили четверых детей. Но для меня это стало предупреждением. Стояли мы зимой в лесу в Польше, костер горит, чтобы земля нагревалась. А я одна среди бойцов. Прошу их: «Ребята, ложитесь поближе. Мне холодно». А командир сказал: кто хоть пальцем тронет – застрелю. И замуж я вышла за своего Николая, который тоже вернулся с фронта в родное село Нижнее Берёзово (Шебекинский район).

Смерть прошла где-то рядом
Мария Денисовна Колтакова
Весть о войне застала меня на Кузбассе в день окончания школы. Это был первый выпускной класс нашей школы. Услышав по радио страшную весть, все мои одноклассники однозначно подали заявления добровольно идти на фронт. Была сформирована 303-я Сибирская добровольческая дивизия. Нас зачислили в 847 стрелковый полк в санвзвод. Командиром взвода был наш ровесник Дима Коваленко, который погиб в Колпаковке в Курской области. Но я оказалась во втором батальоне, где командиром был бывалый фронтовик Сорокин Александр Федорович. Девушек в батальоне было трое – я, Лиза Маркова и Валя Полухина.

Нас погрузили в товарные вагоны, и мы запели «Прощай, любимый город». По дороге наш состав непрестанно обстреливали. Мы выбегали и ложились под вагоны, чтобы спастись. Наконец, выгрузились в Липецке. Три дня и три ночи шли в колонне дивизии до Воронежа. Из вооружения у нас была только винтовка и десять патронов – мы же не собирались воевать. Нам сказали, что с дороги будем отдыхать, но потом был приказ освободить Воронеж. В тот первый для меня бой наш полк за три дня потерял почти половину бойцов. Мы даже не успели расположить санроту, чтобы принимать раненых – прямо в лесу на поляне перевязывали солдат, все вокруг было красным от крови. Затем подтянулась дивизия, артиллерия, «Катюши». Когда начали стрелять орудия, мы испугались и попадали. А ребята смеются: «Девчонки, это же наши Катюши». Мы обрадовались. А потом немцы заняли оборону, и двести дней мы старались выбить их оттуда. Бои были страшные. 25 января 1943 года мы освободили Воронеж и пошли в направлении Белгорода. Город был разрушен полностью. Нас вышли встречать всего 150 оставшихся жителей. Отсюда пошли с боями на Харьков, дальше – на Киев, на Львов, вошли в Польшу.

До Берлина наш полк не дошел всего 60 км. Нас повернули на Прагу. Как Суворов по Карпатам лазали. Морава-Островская, Дуклинский перевал, Кутна-Гора остались позади, и вот мы подошли к Праге. Стояла непривычная тишина. Не слышно выстрелов. Внизу столпились люди, наши пушки вот-вот готовы открыть огонь. А разведчик бежит и кричит: «Ура, ребята! Война закончилась!» Мы вошли в город, где еще не один день добивали прячущихся фашистов, а 12 мая зачистили Прагу. На следующий день нас перевели в Кутну-Гору на отдых. Там мы отмылись, постирались, нам в парикмахерской даже завивку сделали бесплатно. Затем мы поехали обратно, и на Западной Украине, в Стрие, 8 августа я была демобилизована. Домой вернулась в сентябре.

Я весила тогда 52 кг при росте 158 см. А бойцы с полным снаряжением были в два раза тяжелее. Да еще свое оружие на груди, санитарная сумка. Вы думаете, мы их прямо так брали и несли с поля боя? Протащишь 10-20 см и лежишь, чтобы набраться сил. Потом еще столько же. И вот тащишь его, пыхтишь, дотянула до окопа – слава Богу, жив. Перевязала и поползла дальше. И так всю войну… Когда мы пришли на фронт, нас собрал начальник штаба и показал нам обгоревшего танкиста со словами: «Если вам страшно, то лучше прямо сейчас пишите заявление и возвращайтесь в тыл». И ни одна девчонка не ушла.

Я радуюсь тому, что многим людям спасла жизнь. Все эти годы после войны я получаю письма, открытки от спасенных мною бойцов. Однажды мне приснился сон. Стою я на обочине дороги, лес, талый снег, и вдруг из-под снега поднимаются четыре мальчика. Один, первый с краю, без шапки, розовощекий и улыбается. Второй в зимней шапке. Они сели и смотрят на меня. А я заплакала и говорю им: «Простите меня, ребята, что не смогла вас спасти». И они медленно-медленно легли на спину и скрылись под талым снегом.

А моя смерть прошла мимо, будто кто-то меня оберегал. Однажды ранило мою подругу Лизу Маркову, а мы дали друг другу слово: «И ранит пусть вместе, и погибать будем вместе». А после, когда мы с ней перевязывали бойцов, рядом разорвался снаряд. Мне только шинель порвало осколком, а Лиза прикрыла собой раненого бойца. Он остался жив, а ее не стало. А еще была у нас Аня Беспалова. Перевязывая в окопе раненого, она увидела, что наши отступают. Тогда она выскочила из окопа и с криком: «Смерть проклятым фашистам!» бросилась вперед, и бойцы пошли за ней. Из боя она не вернулась.

В боях под Колпаково ранило командира роты Правдивцева. Разрывная пуля попала в локоть. Рука висела только на коже. Я его перевязываю, а он кричит: «Маша, отрежь, она мне мешает!» А я говорю: «Андрюша, я сейчас тебя так перевяжу, что ты еще будешь машину водить». Я наложила жгут, туго перевязала, нашла табуретку, сделала две шины, написала время и отправила его в санроту. После войны он меня тридцать лет искал, чтобы поблагодарить. И четыре дня возил меня по Кубани на своем мотоцикле. Мне очень приятно, что солдаты помнят обо мне. И я счастлива, что смогла спасти им жизнь. Ради этого стоило жить.